Последнее «Прости…» Николаю Рубцову студентов Литературного института

ПОСВЯЩАЕМ ПАМЯТИ ПОЭТА
НИКОЛАЯ МИХАЙЛОВИЧА РУБЦОВА
1971-2021

Бренная жизнь русского лирика Николая Михайловича Рубцова трагически оборвалась после полуночи 19 января 1971 года. Ещё одна печальная дата русской литературы… В конце дня, ввечеру, на «вахте» общежития раздался телефонный звонок из Вологды, кто-то сообщил вахтёру горестную весть. Русская поэзия опять осиротела известным поэтом…

Одним из первых, а не исключено, первым из студентов Литературного института, это крайне трагическое известие о гибели своего старшего товарища – Коли, услышал ветлужанин Саша Сизов, из уст контролёра…

Мистика… Он был последним студентом Литинститута, провожавшим Колю в Вологду с Ярославского вокзала в конце ноября – начале декабря 1970 года. Зашёл с ним в вагон, посидели, проводница его торопила на выход, «Мы не обнялись, не попрощались…» Николай Рубцов уехал навстречу своей гибели.

Более тридцати лет известно о поездке трёх студентов – Бориса Примерова, Сани Сизова и Бориса Шишаева на похороны Николая Рубцова. Сизов, знакомый с поэтом с конца января 1968 года и периодически общавшийся с ним вплоть до конца ноября – начала декабря 1970 года, и рязанский писатель Шишаев оставили краткие строки воспоминаний об их участии в Вологде в прискорбном прощании…

Летом 1969 года, десятидневку, с 29 июня по 9 июля Николай был гостем Александра в деревне Ляпуново, что на реке Ветлуге, близ старинного Варнавина (Горьковская обл.). Спустя 15 лет опубликовал в варнавинской районной газете «Новый путь», очерк «Рубцов на Ветлуге: страницы воспоминаний» [1]. Однако, ни словом не обмолвился о поездке в Вологду в скорбном январе 1971 года на похороны Николая…

В 1986 году А. Сизов, взяв за основу очерк «Рубцов на Ветлуге», создал новый – «По лесам, в окрестностях Ветлуги…»: Воспоминания о поэте Н. Рубцове», законченный в ноябре 1986 года. Впервые опубликован в 1988 году в книге «Девочка на качелях» [2], но без пояснения «Воспоминания…» Упомянул об участии в похоронах. Предлагаем вниманию читателей фрагмент очерка о приезде студентов в Вологду:

«И вот 19 января 1971 года. Крещенские морозы.

И пророчески-горькие, резанувшие по сердцам многих его друзей и почитателей строки:

Я умру в крещенские морозы,
Когда стонут и трещат берёзы…

В точку попал, в самое яблочко.

Морозная Вологда, усердный скрип валенок, откровенное оканье горожан. Каким-то домашне-деревенским показался тихий русский городок, столбами поставивший дымы из печных труб. Дымы были окрашены в розовый цвет. Поэт Борис Примеров привёз с вокзала нас с Борисом Шишаевым, рязанским поэтом, к Виктору Астафьеву.

Виктор Петрович подливал нам, озябшим, густой как дёготь, чай и рассказывал о Рубцове. Чай мы пили из стаканов в берестяных, плетёных, как лапотки, подстаканниках – не обжигало руки. И чай, очевидно, дольше не остывал. В голове что-то гудело, страгивалось, всё невесомо плыло перед глазами – то ли от бессонной ночи в поезде, то ли от ужаса свершившегося. Отдаляя последнюю встречу с поэтом, Астафьев повёл нас по городу. В поблекшем небе сияли купола собора».

Всё… Далее нет смысла знакомить: обыкновенная «литературщина», умильно причёсанная беллетристика об экскурсии по Вологде, которую провёл В.П. Астафьев 21-го января! Крайне неправдоподобно… Сегодня похороны, организационной суеты выше некуда, он, собственно, «заглавный» по их организации. Правда, ради справедливости, следует отметить – хорош заключительный абзац: «Легче на душе становилось от этого снегопада. Точно сам Коля верховодил снежными хороводами откуда-то из своей невозможности. И думалось, думалось, сколько ещё будет идти над Россией таких праздничных снегов. И хотелось и грустить, и радоваться – одновременно. Ноябрь. 1986 г.».

Воспоминания написаны через 15 лет. Многое, естественно, автор запамятовал. Однако, исходя из времени года: январь, крещенские морозы, да усердный скрип валенок. Фактически была большая оттепель, крещенских морозов не было, да и в валенках по лужам не ходят здравые человеки…

В конце 1990-х годов, – вспоминает С.А. Першин, – по воле случая, Наталья Николаевна Мозжухина, редактор газеты «Знамя», где до последних дней жизни работал А. Сизов, передала мне единственную (!), уцелевшую в его письменном столе, страницу рукописного автографа из очерка «По лесам, в окрестностях Ветлуги…», с текстом об обстоятельствах услышанной им вести о гибели Н. Рубцова, реакции компании студентов в каком-то помещении, о поездке в Вологду и приёма их В.П. Астафьевым. Воистину редчайший случай, позволяющий узнать малую толику об отношении молодых студентов к памяти трагически погибшего, ими почитаемого, поэта…

У автора, Александра Сизова, наисквернейший почерк. При обычном чтении ничего нельзя разобрать. Однако, мне удалось всё же кое-что понять и установить: текст автографа не вошёл в очерк «По лесам, в окрестностях Ветлуги…», кроме первых шести строк! Их происхождение послужило в дальнейшем нам ключом в расшифровке и восстановлении крайне неряшливого, рукописного текста его автографа.

Автограф в течение пятнадцати с лишком лет несколько раз демонстрировал на выставках, посвящённых памяти студенческих товарищей – Николая Рубцова и Саши Сизова.

В 2009 году копию впервые опубликовал в «сизовском» Аннотированном биобиблиографическом указателе. Выпуск 4-й [4].

Пришло время, и мы с моим соавтором, С.А. Кувшиновым, решили вторично предать гласности сей уникальнейший рукописный документ, неведомый, даже самым «шустрым» исследователям. Копию включили в нашу книгу «Рубцов на Ветлуге» Материалы к биографии Николая Михайловича Рубцова. Ветлуга. 1969. Дзержинск, Нижегородская обл. 2019. С. 320 [5].

Выполнили кропотливейшую реконструкцию неимоверно трудночитаемого текста рукописи. Зато теперь имеем возможность представить читателям полный текст, помещённый на следующей странице.

Сведения, приводимые Сашей Сизовым, ещё не поднаторевшим в «воспоминаниях очевидца», вызывают искреннее восхищение! Он, как заправский последователь давних летописцев Древней Руси, в скупых строчках выразил свою душевную боль, связанную с трагическим уходом в «нездешние края» своего товарища – Коли, поэта Николая Рубцова… Он до глубины души потрясён, и спешит – спешит оставить для истории русской поэзии с дотошной точностью все мельчайшие, пусть и бытовые подробности, последовавшие после мимоходом услышанной им на «вахте» общежития прискорбной вести из Вологды:

«Я с трудом поднялся на второй этаж и рухнул на кровать. Поджидавшая меня компания «с горючим» была шокирована известием. Кто-то, подвывая, пустил слезу; кто-то проскрипел зубами…»

Поздно вечером 20-го они втроём отправились в Вологду, на похороны. «Примеров привёз нас, троицу к Виктору Астафьеву, у которого уже собирались люди. Виктор Петрович, снайперским взглядом окинув наши физиономии, выставил на стол поллитровку. Потом он подливал нам. Потом судили-рядили о трагической гибели…»

В.П. Астафьев поведал студентам суть произошедшей трагедии и, вероятно, коснулся перемен с Николаем Рубцовым, им замеченных в последнее время и оценённых. Об этом свидетельствуют обнаруженные С.А. Першиным слова писателя: «В 2003 году, ко мне «пришла» машинописная, из-под «копирки», вторая или третья копия автографа очерка Александра Сизова «По лесам, в окрестностях Ветлуги…» (Встречи с Николаем Рубцовым). Выполняя текстологический анализ методом сравнения с текстами: опубликованном в книге «Девочка на качелях» [7] и неопубликованной страницы автографа первичного рукописного текста, повествующего о реакции Александра, студента Литинститута, на весть о гибели Н. Рубцова и поездке на похороны, обнаружил фразу писателя В.П. Астафьева о погибшем поэте, сказанную приехавшей троице – А. Сизову, Б. Примерову, Б. Шишаеву – в Вологду, в своей квартире 21 января 1971 года: «Он очень деградировал за последние месяцы», – слова жгут до сих пор. Большие писатели словами не бросаются» [8].

В конце автографа, Виктор Петрович три раза отвечает – информирует троицу как, что было. И всё… Жаль, нет, хотя бы ещё одной страницы продолжения, где, возможно, Саша описал подробности похорон, поминального обеда, кто и какие речи произносил. А в своих книжно-журнальных публикациях он, следуя словам знаменитого поэта-гусара, Дениса Давыдова, в «Песне старого гусара» – «Жомини, да Жомини! / А об водке – ни полслова!» [9], отделался впечатлениями о Вологде, а не о главном – похоронах, зачем собственно и приехал, – «ни полслова!» Жаль, очень и очень жаль. Призрак неизвестного манит…

Александр Сизов в первоначальной рукописи поведал: «На похороны со мной поехал только Борис Шишаев». Однако, уже в первой публикации обстоятельств поездки на похороны, в сборнике «Девочка на качелях», однозначно написал, что поехали втроём: «Он, Борис Примеров и Борис Шишаев» [10].

С.А. Першин лично был знаком с упомянутым рязанцем, переписывался накоротке и вспоминает: «2 октября 2004 года, в Константиново, на Есенинском празднике довелось, по случаю, познакомиться с Борисом Михайловичем Шишаевым, рязанским поэтом. С эстрады выступали, по очереди, стихотворцы рязанской организации Союза писателей. Обычно, я не слушаю таковые декламации, но на сей раз изменил своему правилу и… О, случай! Голос ведущего вещает: «Слово предоставляется Борису Шишаеву». Мгновенно, как молния, мелькнула шальная мысль: «Уж не тот ли это Борис Шишаев, с коим наш нижегородец с Ветлуги, в ту пору студент четвёртого курса Литинститута, Саша Сизов и Борис Примеров, ездили в Вологду проводить в последний путь Николая Рубцова?» После окончания выступлений стихотворцев, почти бегом бросился за компанией, с которой он спешно уходил. Догнал, поздоровался и, не представившись, «с ходу» спросил: «Это вы ездили с Александром Сизовым на похороны Н.М. Рубцова?» Он ответил утвердительно. Мы познакомились. Писательское сообщество выражало явное нетерпение и за рукав «тянуло» его за собой (разговор проходил на ходу). Он сообщил свой адрес (г. Сынтул, Касимовский р-н, Рязанской обл.). Я пожелал ему здравия и отстал от «кувырк-коллегии» (так С. Есенин именовал свою свиту собутыльников, будучи в 1923 году в Берлине с Айседорой Дункан. – И.В. Одоевцева. На берегах Сены. М. 1989. С. 32).

Написал подробное письмо с массой вопросов, касаемых поездки на похороны, да и по поводу посещения Николаем Рубцовым Рязанщины и Дома-музея Сергея Есенина в Константиново в марте 1968 года.

Получил доброжелательный, обстоятельный ответ.

Предлагаю вниманию читателей дословную копию рукописного ответа из письма Б.М. Шишаева о поездке на прощание с Н. Рубцовым:

На похороны Рубцова мы ехали втроём – Боря Примеров, Саня Сизов и я. О смерти Коли первым узнал Примеров (Это было в общежитии Литинститута, где мы все учились) и пришёл ко мне, сообщил эту печальную весть, спросил, поеду ли я на похороны. Я сказал, что поеду без всяких-яких. Так вот и отправились втроём – все мы входили в тот круг людей, среди которых Рубцову было хорошо, то есть были его друзьями. [Примеров узнал позже, и не факт – 19-го. – С.К, С.П.].
Ни я, ни Саня не знали в Вологде не только адреса кого бы то ни было, но даже адреса писательской организации. А Примеров знал и адрес В.И. Белова и адрес В.П. Астафьева. Поэтому, когда рано утром приехали в Вологду, то Борис решил, что лучше нам сразу же поехать к Астафьеву. Виктор Петрович знал нас всех и встретил с душевным теплом и скорбью. Мы не знали, как погиб Коля, и Астафьев буквально оглоушил нас, сказав, что Рубцова задушила женщина – поэтесса Дербина [В то время Грановская. – С.П.], которую собирался назвать своей женой. Астафьев, увидев наше оцепенение, достал из холодильника бутылку, и, помнится, шарахнули мы прямо по стакану.
Ну, а потом были похороны. Была гражданская панихида – гроб с телом Рубцова стоял в Доме политпросвещения [В Доме художников. – С.П.]. Мы стояли по очереди у гроба в Почётном карауле. На Колю нельзя было смотреть без содрогания сердца – на лице жуткая ссадина, словно оставленная когтями медведя, одно ухо оторвано и едва держится. Я ещё подумал: неужели нельзя было пришить как-нибудь ухо в морге, упорядочить лицо?..
Хоронили Колю на новом вологодском кладбище, поскольку на старом уже не было мест. А это новое кладбище представляло собою чистое поле, и в центре его две могилы. Вот рядом с ними в этом чистом поле опустили в могилу и Рубцова. И от этого чистого поля тоже какая-то жуткая оторопь стояла в душе. Это уже теперь рядом с Колей лежит другой мой друг – Серёжа Чухин, и кладбище заселено «под завязку», а тогда было вот так…

Кроме нас троих никто больше из Москвы не приехал – ни один из Колиных друзей-москвичей. Может весть о его гибели дошла до них слишком поздно. Был, правда, какой-то невыносимый хмырь из журнала «Молодая гвардия» – он везде лез нахально, чего-то всем доказывал, походя оскорбляя людей. И я вынужден был отвести его в сторону, без промедления заехать ему в морду и сказать, что если ещё хоть раз попадётся на глаза, то пусть пеняет на себя. Вообще осталось впечатление, что нервные какие-то, дёрганые были поминки. По-моему, сейчас мало кто жив из тех, кто был на них. Боря Примеров ночевал у Астафьева, а мы с Саней ночевали у Белова. Мне утром надо было возвращаться в Литинститут – там ждал экзамен. Так что Примеров и Сизов ещё оставались в Вологде, а меня ранним утром В. Белов проводил на вокзал и посадил на поезд. Вот так – если вкратце – всё было» [11].

Б.М. Шишаев, в письме С. Першину, вспоминал события 34-х летней давности. Рукописный автограф А. Сизова более «молодой» – написан спустя 15 лет. Необходимо указать на расхождения в описании событий в текстах 1986 и 2005 годов. Борис Михайлович писал воспоминания спустя 34 года, а так как мы абсолютно верим фактам, изложенным в рукописном автографе, написанном через 15 лет, то позволим указать на некоторые выявленные разночтения в текстах:

А. Сизов. «На похороны со мной поехал только Боря Шишаев. Правда, уже на Ярославском вокзале, увидели сидящего на лавке другого Бориса – Примерова. – Куда! – Куда и вы».

Б. Шишаев. «О смерти Коли первым узнал Примеров, пришёл ко мне и сообщил эту печальную весть, спросил, – «Поеду ли я на похороны». Я сказал, что поеду без всяких-яких».

К тому же, из реплик на вокзале явствует, что встреча с Примеровым была случайной. Однако, суть не в разночтениях – в реальности «делегация» студентов Литературного института поехала втроём…

А. Сизов. «Виктор Петрович […] выставил на стол поллитровку. Потом подливал нам».

Б. Шишаев. «…шарахнули мы [водки] прямо по стакану». У добрых молодцев-поэтов память девичья, обоих подвела…

Правда, А. Сизов и это «забыл»: в опубликованных воспоминаниях (1988-1991) уже пишет: «Виктор Петрович подливал нам […] чай. Пили из стаканов в берестяных подстаканниках». Водку сменил на чай! Он писал очерк во время «горбачёвской борьбы с пьянством…» Не могли же автор и редакция идти «своим путём!» Не в ногу с «направляющей, ведущей только правильным путём к коммунизму…»

Заслуга Бориса Михайловича Шишаева неоценима! Он привёл факты поездки, похорон, поминок и, пожалуй, самое главное – поведал о четвёртом человеке из Москвы, журналисте – «молодогвардейце»!

Третий литинститутовец – Борис Терентьевич Примеров, однокурсник Бориса Шишаева, студент 5 курса, поэт, которого прочили в знаменитости. Нам абсолютно ничего неведомо о нём. Лишь в 2000 году в «Затесях» В.П. Астафьев упомянул: «На похороны поэта из Москвы приехал тихий и больной человек, тоже поэт – Борис Примеров. Да парень из города Горького, фамилию которого я запамятовал, кажется, – Сизов. С ними Рубцов учился в Литературном институте» [12].

Б.М. Шишаев в 2006 году в письме Сергею Алексеевичу Лагереву (Сургут) вторично описал поездку на похороны Н. Рубцова в Вологду:

В комнату общежития вошёл Борис Примеров, мой однокурсник, прекрасный поэт, и оглоушил нас страшной вестью – погиб Коля Рубцов. Что с ним случилось, как погиб он в Вологде, ничего об этом известно не было, ясно было только, что не умер, а именно погиб. «Ты поедешь на похороны?» – спросил меня Примеров. «Наверное, надо уже собираться, – ответил я ему. – Через десять минут буду готов». И поехали мы поздним вечером втроём – Боря Примеров, я и Саша Сизов. […]. Помнится, как грохотал поезд, кренясь на каких-то там поворотах, и вспоминались рубцовские строчки:

Поезд мчался с грохотом и воем,
Поезд мчался с лязганьем и свистом…

Мы пили водку, взятую с собой в дорогу, и угрюмо молчали. В Вологду приехали ранним утром – ещё только начинало светать – и, посоветовавшись, решили направить свои стопы к Виктору Астафьеву.
– Молодцы, ребята, что приехали, – сказал Виктор Петрович, когда мы вошли в его квартиру. Потом, когда выпили по рюмке, Астафьев спросил:
– Вы знаете, как он погиб?
Мы отрицательно покачали головами.
– Его задушила женщина, – сказал Виктор Петрович. […].
– Мы были потрясены.
Хоронили мы его на новом кладбище, и это тоже оказывало какое-то подавляющее действие. […]. Боря Примеров отправился ночевать к Астафьеву, а мы с Сашей Сизовым – к Василию Белову, он повёз нас к себе. Посидели, погоревали, и я собрался уезжать – мне надо сдавать то ли зачёт, то ли экзамен в Литинституте. Глубокой ночью Василий Белов посадил меня на поезд, и утром я уже был в Москве [13].

Б.М. Шишаев через год выступает в роли «очевидца», не используя какие-либо письменные записки или копии предыдущих свидетельств (память наша ой как не совершенна). Практически невозможно вторично написать, что называется, «один в один». Сравнивая тексты его писем к С.А. Першину и С.А. Лагереву, выявлены разночтения, уточняющие эпизоды поездки, похорон и пребывания в Вологде.

1. Появилось лирическое описание поездки в вагоне поезда и ночного «водкапития». «Поезд мчался с грохотом и воем…»

2. Виктор Петрович Астафьев благодарит московских студентов за приезд на похороны поэта, что отсутствует в письме 2005 года.

3. В письме С.А. Першину – «Астафьев достал […] бутылку, и, помнится, шарахнули мы прямо по стакану», а С.А. Лагереву – «выпили по рюмке». Борис взял да в «благородство» заиграл. «Семиглотошные» гранёные стаканы́ сменил на более изящную посуду – рюмки.

4. Не упомянул «невыносимого хмыря» из журнала «Молодая гвардия» и эпизод его «воспитания» после похорон на поминках.

5. В письме сургутцу развеял наше предположение о их ночлеге всех троих в квартире В.П. Астафьева после похорон и поминок: «Боря Примеров отправился ночевать к Астафьеву, а мы с Сашей – к В. Белову». Данное свидетельство, по нашему разумению, самое основное…

Относительно недавно, из конфиденциального источника, стало известно – выявлен любопытный документ, почти полувековой давности: рукописные тексты записей последних слов «Прости…» поэту Н.М. Рубцову участниками похорон и поминок 21 января 1971 года! Конфиденциант поделился с нами (по «электронке») копиями изображений двух сдвоенных листов из 4-х страниц с краткими записями выступлений трёх участников поминального застолья. Среди них один «безфамильный», сокрыт в записи – из Москвы; другой – вологодский прозаик; третий, студент Литинститута, Борис Терентьевич Примеров!

Один рубцововед задал нам вопрос: «Не известно ли нам о выступлении кого-либо из студентов на похоронах или поминках поэта?» Мы, естественно, ничего не знали. Впрочем, даже не интересовались.

А. Сизов никогда не рассказывал ни Д. Ширяеву, ни на встречах с читателями, да и своим друзьям-приятелям. В воспоминаниях 1988-1991 г.г. он, да и Б. Шишаев в письмах (2005-2006), оба обошли речь своего собрата молчанием. Теперь же, в интереснейшем документе, полувековой давности, объявился их однокашник – Борис Примеров…

Прокомментируем уникальные сведения и свяжем их с известными воспоминаниями студентов, Александра Сизова и Бориса Шишаева.

НЕИЗВЕСТНЫЙ ИЗ МОСКВЫ. Н.А. Старичкова, вспоминая похороны поэта, упомянула, что на поминках – в Доме художников, «в центре большого стола сидели высокие представители», то есть, это как бы «председательская» часть. И, без сомнения, среди них нашлось место для глашатого со списком «по ранжиру», очерёдности фамилий выступающих. Полагаем, приехавший на похороны анонимный москвич, впопыхах, не представился, и его кратко записали «Из Москвы».

Мы абсолютно уверены – он и есть тот «…какой-то невыносимый, – по словам Б.М. Шишаева, – хмырь из журнала «Молодая гвардия», коего он «воспитывал» на поминках. Правда, наличие «молодогвардейца», автор упомянул только в письме С.А. Першину (2005).

И всё же. Фамилия не озвучена, но назван журнал. Возможно, при общем разговоре за столом «неизвестный» сам поведал или, во время «воспитания», со страху, сознался Б. Шишаеву, чей он представитель?

Текст речи «молодогвардейца» позволяет утверждать – он никакой не студент, а журналист – пропагандист, держащий «нос по ветру».

Во-первых. «Мы Литинститутовцы смотрели на Рубцова как на носителя какой-то стойкой идеологии…» Вот те раз: Рубцов и идеология? Какому студенту взбредёт такая шальная мысль?! Он – представитель когорты «бывших литинститутовцев», как верных идеологов режима, заполонивших редакции всех «толстых» и «тонких» журналов, столичных газет. Впрочем, «бывшие» студенты всегда с гордостью (и это весьма похвально) относились к своей принадлежности к клану какого-либо ВУЗа: «литинститутовцы», «физтеховцы», «бауманцы», «менделеевцы», «тимирязевцы», «губкинцы», «суриковцы» и т.д.

Во-вторых. Продолжает: «и также смотрели на всех вологодских писателей [неразб.] в них для нас пример гражданского мужества». Такового никто из тройки московских студентов не мог изречь… Это неприкрытый, подхалимский реверанс вологодским литераторам…

В-третьих. «Читает стихотворение Рубцова и передаёт книгу по цепочке, чтобы читали любители стихов Рубцова». Запасливый москвич прочитал рубцовское стихотворение по книге и передаёт её вдоль стола. Студенты и помыслить не успели взять с собой в Вологду какой-нибудь сборник стихов Николая Рубцова на его похороны. Выступление «москвича» лишний раз убедительно подтверждает, он не из «делегации» столичных студентов Литературного института.

ВОЛОГОДСКИЙ ПРОЗАИК. Тот «с лёту» подхватил эстафету «молодогвардейца». «Читает стих Рубцова «До конца до честного креста пусть душа останется чиста» и добавил: Это одно из последних стихот. Ник. Рубцова». Странно… Ни словом не обмолвился о поэте, друге и человеке… Как бы заложив на будущее своё кредо – молчать.

Страница заканчивается фразой, подтверждающий наш взгляд на «молодогвардейца: (после этого студ (ент) Литинститута (неразб. [Возможно. – С.К., С.П.] Примеров)».

Запись «Примеров» появилась, наверняка, после озвучивания глашатаем фамилии. Наличие в списке, подтверждает наше предположение: Виктор Петрович Астафьев, знавший Бориса Примерова, определил его выступающим, занёс в список, наказав предоставить ему слово, как представителю московского студенчества. Выступление Бориса зафиксировано на левой стороне двухстраничного разворота редчайшего документа из прошлого, полувековой давности – 21 января 1971 года.

БОРИС ПРИМЕРОВ. Поминальное слово – отдельные, не связанные между собой фрагменты. «Мы поступали в литинститут с Колей». (?!). Тот учился, с перерывом, 7 лет, а он, что уже 9-й? Простим ему, от волнения запамятовал, что он сокурсник Б. Шишаева, 5-й курс, на диплом вот-вот пойдёт. «Я помню, первая встреча была с Колей Рубцовым, мы пели там песни, мы попросили его спеть, и он запел Тютчева (И я стою на роковой очереди…)».

Пение Н. Рубцовым стихов Ф.И. Тютчева, «притча во языцах», как бы его безоговорочная принадлежность к великим. Зачем, всуе, прославлять пение Рубцовым тютчесвких стихов? Послушайте, подумайте, оцените… К тому же, у него своя стезя творчества, а не пение чужого: сие не преуменьшает и не возвеличивает. При этом неплохо бы знать, что стихам Фёдора Ивановича Тютчева, непревзойдённого русского поэта, свойственна неповторимая глубина поэтической философской мысли. На тютчевские стихи созданы десятки романсов – шедевров, исполняемых знаменитыми и, не очень, певцами. В их исполнении – стихи сливаются с музыкой, а музыка – со стихами. Классика!

Правая страница. Что-то и вовсе непонятное. Абракадабра… Вроде бы продолжение начатого о пении Рубцова: он стенает о том, что «Написать бы письмо нашему земляку в Ленинград, В. Гаврилину и просить его (неразб.) музыку к песням Рубцова». Он что из Ленинграда, что ли? Впрочем, окончание какое-то туманное и вовсе смазанное: «Но, увы… опоздали с этой просьбой – умер Гаврилин»??? Остаётся вопрос, этот текст сам Примеров произносил или кто-либо другой? Вещает о пении Рубцовым стихов, но абсолютно ничего не сказал ему вослед. [Обзор записей на поминках 21.01.1971 г., выполнен нами по изображениям без какого-либо комментария конфиденцианта. – С.К., С.П.]. Однако, произнося на поминках свою несколько сумбурную речь в общем гуле запоздавшего раскаяния о ушедшем поэте, Борис думал о Коле, о его душе… А на следующее утро высказал в своей великолепной тираде, достойной мыслителя, навеянную трезвой оценкой услышанного из уст участников тризны по усопшему. Об этом повествует М.С. Корякина, жена В.П. Астафьева:

«Домой вернулись поздно, и не одни, но ночевать остался Борис Примеров, приехавший на похороны. Разошлись по разным углам, спали и не спали. В шестом часу утра пришли вологодские писатели, принесли с собой бутылку, с которой приходил к одному из них покойный Николай, и вот налили в нее водки и принесли. Разбудили и Бориса Примерова. Расположились в кухне. Кто пил чай, кто водку, кто сидел просто так, говорили о Коле, утверждали, что талант просто так не даётся, непременно с возмездием... Крест тяжкий и смерть трагическую, преждевременную судьба уготовила и Николаю Рубцову. Говорили о том, как жалко его... Борис помешивал ложечкой чай в стакане, слушал и молчал, а потом тоже заговорил:

– Я много думал, и вчера, и нынче ночью... Когда вчера сидел на поминках Коли, в том большом зале и слушал... Все говорили: «Друг... друг... друг». И никто не сказал: «Я не был другом...» И мне все казалось, будто я не на поминках у Коли, а в общежитии Литинститута, где запросто называют другом и запросто предают... Думал о безвременной кончине Коли. Думал о том, что душить, давить – свойственно зверю, животному... Думал и о том: почему, как, когда оторвался человек от животного, возвысился над ним? Причиной тому, наверное, все-таки чувство, построенное на высочайшем из наслаждений – любви, и человек сделал из него святость... И вот душе нужно стало тело, прекрасное, дающее наслаждение и силу, чтоб душа могла на него опираться, жить им... Смотрите, что получается: «Распрямись ты, рожь высокая, тайну свято сохрани...» – Свято! Прекрасно!.. Коле недоставало тела могучего, и прекрасного, на которое могла бы опереться его душа…» [14]

Журналист Владимир Степанов, познакомившийся с Рубцовым в Вологде в 1967 году, впоследствии живший и встречавшийся с ним, так как жили рядом, вспоминает о его пении: «Некоторые мои знакомые с восторгом рассказывали о том, как Рубцов поёт свои песни на мелодии, сочинённые им самим, аккомпанируя себе на гармони. Однажды и я был тому свидетелем, и большого впечатления на меня это не произвело. И увлечённости я в Рубцове в тот раз не заметил. Видимо, он и сам считал, что это совсем не главное, не обязательное, а может быть, и не нужное дело. [Выделено. – С.К., С.П.]. Зато я помню, как он не раз наотрез отказывал друзьям в настойчивых просьбах не то что петь, но даже и читать свои стихи. При этом ещё и сердился» [15].

Перефразируя известную народную поговорку, «Вернёмся к нашим студентам», оставшихся в Вологде, Александру Сизову и Борису Примерову. Сведения об их времяпрепровождении не обнаружены.

Студенты с большим нетерпением ждали возвращения своих однокашников с похорон погибшего Николая Михайловича Рубцова.

Первым, 22 января с похорон поэта вернулся Б. Шишаев. Бывший литинститутовец, его земляк – рязанец, Валентин Иванович Сафонов, в «Повести о поэте», написал: «Боря Шишаев узнал о смерти Рубцова в Москве. И стремглав полетел в Вологду. Успел на похороны. И рассказывал о нём, лежащем в гробу, так, как мне и представлялось. Только уточнил: на губах тихая улыбка стыла. Словно бы простил всех… Боря – мистик по натуре» [16].

Свидетелем возвращения А. Сизова в Москву был варнавинец Виталий Суворов, позднее вспоминавший:

«…В морозном, как и нынче, январе 1971 года я, проездом через Москву, прямиком с Курского вокзала поспешил к своему школьному другу Саше Сизову (ныне покойный российский писатель А.А. Сизов) в общежитие Литературного института имени Горького. Там Саша в ту пору учился на очном отделении. Очень огорчился, когда мне сообщили, что в общежитии моего друга нет, так как он уехал на похороны в Вологду. Посидев в сашиной комнате с часок с его сокурсником (если не запамятовал, то звали того Валентин Николаев), я снова засобирался на вокзал. И уже в дверях общежития чуть ли не «лоб в лоб» столкнулся с Сашей.

В двери общежития, из обозначивающегося за окнами зимнего рассвета, вошёл Саша как-то не… как всегда, эмоциональный (всё-таки, не виделись почти год), чем-то обеспокоенный и несчастный. Когда поднялись в комнату, он как-то отрешённо сказал: «Я сейчас прямо из Вологды. Колю похоронили… Виктор Петрович Астафьев натурально плакал. Были ещё многие другие писатели. Ты помнишь Колю-то?» [17]

В 2015 году, Валентина Фёдоровна Телегина (1945-2017), опубликовала заключительную статью об обожаемом ею поэте, Николае Рубцове, где упомянула о реакции студентов Литературного института на его преждевременную, столь нелепую, трагическую гибель: «Вдруг разнеслась весть, что в Вологде погиб Коля Рубцов… Как? Что? Почему? Это оглушающее известие казалось чьей-то дикой, нелепой выдумкой. Наш однокурсник Саша Сизов, тоже «семинарист» Ошанина, и Борис Примеров тут же собрались и уехали в Вологду. Мы ждали. Саша вернулся с похорон своего друга мрачным, рассказал страшные подробности произошедшей трагедии. Вот тогда стало по-настоящему горько. Угнетала тяжесть непоправимости и безысходности. Жить с этим чувством было невыносимо. И тогда у меня появились строчки, адресованные Коле:

Я тебя вспоминаю всё чаще,
Вспоминаю пронзительный взгляд,
В эту мглистую даль уходящий,
Словно тающий в небе закат…

Всюду виделся его взгляд, его тающий взгляд, уходящий в мглистую даль…» [18]

Представляют несомненный интерес воспоминания Лады Васильевны Одинцовой (1950-2016), сокурсницы А. Сизова по Литературному институту, слушательницы поэтического семинара Л.И. Ошанина.

В последний путь Николая Рубцова она не провожала. С 1968 по 1970 год периодически поддерживала товарищеские отношения с ним и опубликовала мемуарно-литературные записки «Стихотворная графика Николая Рубцова». Однако, полагаем, будет нелишне ознакомить любознательных читателей с её восприятием известия о гибели поэта: «Однажды Коля спасался в моей комнате от драчунов, преследовавших его, поскольку сам он был человеком задиристым и наверняка чем-то зацепил самолюбие конкурентов. Рубцов отдышался, попросил чаю и взял книгу с моего письменного стола: «Что за автор?» «Итальянец, – ответила я. – Ломброзо. Надя Кондакова принесла почитать». Вот уж могла ли я вообразить себе в тот момент, что Кондакова станет первой вестницей, сообщившей мне о смерти Николая Рубцова?! Если бы тогда кто-то сказал мне, что очень скоро мой добрый приятель трагически погибнет, я бы не поверила. Но такова судьба поэта (С. 87). А он не сдавался: прощал, жалел, миловал… Это и была суть характера Великоросса. В середине января 1971-го года Надежда постучалась в мою комнату и сообщила новость об убийстве Поэта: Рубцов погиб. Никогда я не думала, что смерть Николая настолько заденет меня. Эта душевная рана так и не зажила во мне никогда: нет, не залечило её Время» [19].

Уверены, нельзя игнорировать воспоминания Н.А. Старичковой о похоронах любимого Коли, изложенные в книге «Наедине с Рубцовым». 2004 (С. 227-233): «Утром, 19 января, почувствовала необычайную лёгкость. Тревожные, «чужие» мысли исчезли. Словно дурман с меня слетел. Вместо обычной немаркой одежды надеваю белую нарядную блузку. Интересно, что скажет Коля по поводу такого наряда? В белом он меня ещё никогда не видел (даже в медицинском халате). Только принялась за обед, как вошла тётя Нина (она работала в областной прокуратуре). Она сердито посмотрела на меня: «Что это ты сегодня нарядная? Разве ничего не знаешь?» «Нет. А что?» «Рубцова убили. Сегодня ночью». Ложка выпала из моих рук. В глазах потемнело, казалось, сердце прыгнуло куда-то вниз. Перехватило дыхание. Глухим осевшим голосом переспрашиваю: «Может ещё жив?» «Нет. Он уже в морге». «Кто его?» «Женщина». Всё равно не верю. Звоню в Союз. Трубку берёт Виктор Петрович Астафьев. «Это правда?» «Да. Приходи». Все уже здесь. В комнате стояли, сгрудившись, писатели. Остановилась в сторонке. В висках стучит: «Не успела! Мне бы вчера! Пусть бы на меня набросилась, а его пощадила». Гражданская панихида. Прощание с телом Николая Рубцова было в зале Дома художников. Гроб с телом в центре. Тут же большой живописный портрет работы Валентина Малыгина. Рубцов на нём как живой. Ясный лучистый взгляд. Словно прямо в душу смотрит. Добрая тихая полуулыбка. [Позволим себе не согласиться. Слова относятся к фотопортрету, ей неизвестного автора, который затем несли впереди похоронной процессии. С. 23. – С.К., С.П.]. Вновь поправила травку возле изголовья и услышала, чтобы я осталась в почётном карауле. Как стояла лицом к гробу, так и замерла, опустив руки. Напротив встала Ольга Фокина и тоже лицом к гробу. Слово прощания с Рубцовым было предоставлено Виктору Петровичу Астафьеву. Он очень тепло говорил о поэте. Лучше, пожалуй, не скажешь. Говорил о трагической смерти лучших сынов России.

Гроб с телом поставили на землю рядом с могилой. Прощание было кратким. Ни пламенных речей, ни причитаний. Только краткое: «Прости!» И глубокая шоковая тишина, которая без слов говорила о тяжёлой утрате. Меня знобило, хотя стояла оттепель. Никакого крещенского мороза. Природа плакала. Недалеко от меня стояла Анфиса Ивановна, мама писателя Василия Белова. Она одной рукой вытирала слёзы, в другой держала листочек бумаги: «Не могу сказать, а надо. За меня скажи». Она подала мне этот листочек. Сейчас хранится у меня. Этот, уже пожелтевший от времени, письменный свидетель большой материнской скорби:

НАДГРОБИЕМ Н.М. РУБЦОВА

«При встрече он иногда называл меня мамой и я скорблю по-матерински. Жаль, что мы не смогли спасти его от тех роковых минут. Он за свой недолгий путь оставил на земле след добрый, памятный. Белова Анфиса Ивановна». Я, пересилив волнение, сказала эти короткие весомые слова от неё и ещё добавила от себя…

Стояли молча с опущенными головами, словно в оцепенении. Если на кладбище во время прощания слов, изливающих горе, не находилось, то за столом на поминках (в том же Доме художников) чувство утраты и вины перед поэтом в случившемся (не уберегли!) вылилось потоком. Говорили, говорили. С болью, с горечью. Мне запомнилось искреннее, глубоко душевное переживание в словах художницы Джанны Тутунджан. Она печалилась, что не смогла выполнить его просьбу – оформить книгу «Душа хранит». Запомнился ей Рубцов улыбчивый, прячущий что-то на груди под пальто. Только подумала: «Что это у него там!» И вдруг оттуда мордочка котёнка высовывается.

Очень проникновенными были слова поэтессы Ольги Фокиной. Она говорила, что нужно всегда относиться бережно к человеку, а к творческому – в особенности. Подчас в семьях об этом забывают! Не было такого домашнего тепла в жизни Рубцова: не помогли, не спасли!

К словам Ольги Александровны присоединился Иван Дмитриевич Полуянов, который очень сожалел, что не приходилось вести с Рубцовым бесед, где можно было бы подсказать, посоветовать. Может даже предостеречь от необдуманных поступков. К сожалению, осознаём поздно. Я сидела рядом с Серёжей Чухиным, почти в конце этого поминального застолья, расположенного буквой «П». Царило молчание.

В центре стола, где были высокие представители, очень много говорилось тёплых слов о творческом расцвете таланта Рубцова. Всё это сливалось, вплеталось в какой-то общий прославляющий гимн. Кому лично принадлежали эти слова, не могу передать. Ораторов не знала.

«Почему это мы молчим? Скажи своё слово, Серёжа!» – шепнула я Чухину. Но он был подавлен. Он только печально покачал головой. А что если я? Но я же не умею говорить речей, тем более здесь, в такой момент. Но что-то внутри меня подсказывало: «Надо! Надо! Но что? Экспромт. Но я же не могу. Сможешь…» И тут ясно в моём сознании всплыли строчки. Несколько раз повторила про себя, потом решилась шепнуть Чухину: «У меня экспромт! Ты думаешь можно?» Серёжа сомнительно пожал плечами: «Но он же хороший! Тогда – давай!»

Встала и произнесла молниеносные строчки. Они, наверное, и правда были удачными, потому что с «председательского» стола прозвучали слова одобрения в мой адрес. Как будто меня Коля услышал. Поминки были долгими. Расходились медленно. Когда я вошла в коридор, кто-то из мужчин пригласил меня послушать, как Лёша Шилов поёт рубцовские песни. «Поёт? – переспросила я, думая про себя, – Разве можно сейчас петь?» «Да Рубцову это нравилось. Пойдём. И жена Рубцова там». Но было настолько тяжело на душе, что пойти слушать пение я не решилась. Вышла на улицу» [20].

В воспоминаниях Н.А. Старичкова написала: «Тут же большой живописный портрет Валентина Малыгина. Рубцов на нём как живой. Ясный лучистый взгляд. Словно прямо в душу смотрит. Добрая, тихая полуулыбка». Позволим себе не согласиться с её оценкой изображения поэта, так как сказанные слова относятся к другому – фотопортрету, также находившегося в траурном зале. Затем его несли во главе похоронной процессии и оставили на могиле.

«Впервые, «вживую» с фотопортретом поэта в «водолазке», – вспоминает С.А. Першин, – мне довелось познакомиться в конце января – начале февраля 1998 года, при оформлении фрагмента экспозиции музея Рубцова на Черноречье: «Никольское сидение», июнь – ноябрь 1964 г. Основатель музея, Д.А. Ширяев (1950-2010), показал мне фото (6х9 см), подаренное Львом Сергеевичем Горевым (Н. Новгород). Оно висело на доске «Тунеядцам – бой» в Николе в 1964 году. «Он сам тебе рассказывал?» «Нет, я где-то прочитал». «Вспомни, найди». «Нет. Не помню». Уступая желанию музеетворца, выделил уголок на стенде. Каюсь… Оценивая фото, подумал: «Какая чушь! Сельская глубинка. Борьба с тунеядцами, где все батрачили за «палочки». Я, в те времена, лишь слушая «закордонное» радио, узнал, что борются с тунеядством, подтянули под это и «припаяли срок» Иосифу Бродскому, что не помешало ему стать «нобелиатом». А при чём поэт Н. Рубцов? Живёт в доме гражданской жены, нянчится с дочерью, не имеет отношения к колхозу. Да, его «вышибли» из института. Пытается восстановиться. Хлеб растить неумеха, мастак строчки рифмовать. За четыре с половиной месяца (ББУ-1998) напечатали 26 стихотворений, в том числе 11 – в 3-х журналах: «Мол. гвардия», «Юность», «Октябрь»! Это не одна сотня рубликов, которые не снились селянам…

«Осенью 1964 г. Рубцов приехал в Архангельск, где в СЗКИ находилась рукопись его стихов, и с ним был заключён договор и выдан аванс. Поэт уехал в Николу». (Л. Вересов. Рубцов и СЗКИ. С. 37). «Не было ни гроша, да вдруг 294 рубля (60% аванса)», по 70 коп. за строку! А работая в копровом цехе лопатой, с носилками и тачкой, – 70 р. в месяц! Г.М. Меньшиковой платили 36 руб. в месяц, а её маме – 26. Впрочем, в Николе никакой доски «Тунеядцам – бой» не было. За десятилетия после его гибели никто документально не подтвердил. В переписке А.В. Антуфьев, с июля до призыва в армию в октябре, тесно общавшийся с Николаем, – слово мне не написал (1998-2007). «Тунеядец» возник в воображении ряда лиц после 1974 года. В это время пишущая вологодская братия, во всю начала плести небылицы вокруг имени поэта: преследовали, следили. Этакий «Дантес в юбке», Грановская, убила по заказу злых сил. Жертва режима. А он просто погиб в пьяном дебоше, самим же и устроенным.

Репродукция, отпечатанная Л.С. Горевым, с негатива для Д.А. Ширяева, превосходна! Первичный оригинал явно выполнен в студии: верхнее боковое освещение, нейтральный фон, изящный ракурс, импозантная поза поэта, подчёркивает его независимость. Он охотно подыгрывает фотографу полуулыбкой с оттенком снисходительной иронии. В начале 1990-х мне пришлось его видеть в очень низком, некачественном исполнении в 2-х рубцовских книгах, составленных В.В. Коротаевым: «Видения на холме» (1990) с подписью «В больнице» (?) и в 1994-ом без информации. В 2002, горьковчанин Л.С. Горев мне рассказал: «Летом 1985-го, видел, сфотографировал и сделал репродукцию портрета в доме Г.М. Шамаховой. Хозяйка поведала, что после похорон Николая вологодские литераторы подарили фотопортрет на память, как стоявший у его гроба. Я попросил разрешения сфотографировать бесценную реликвию. Она сняла его со стены и держала в руках, прислонив к себе, что позволило мне отснять несколько кадров фотопортрета в деревянной рамке». Его воспроизвели в сборнике «Рубцов на Ветлуге. 1969» [21]. Он подарил мне 4 репродукционных негатива, что позволило выполнить фотопортрет. В 2006 году в книге Н.А. Старичковой (2004. С. 229) обнаружил впервые опубликованные две фотографии Н.Н. Александрова «Идёт процессия за гробом…» Во главе – фотопортрет поэта в «водолазке», аналогичный репродукции Л.С. Горева, но с траурной каймой. Прояснилось – фотография выполнена неизвестным автором при жизни Рубцова, вероятно, в 1960-х. Загадка – Кто? Где? Когда? С 1990-х годов, по «пришествии интернета», стали появляться, ничем не подтверждённые, сведения о наличии фото Н. Рубцова, работы П.А. Филёва. Зав. никольским Домом-музеем Рубцова, Г.А. Мартюкова, указав на мой огрех в статье, просветила: «Автор фото – не Филёв (02.02.2009); Около конторы колхоза висели две доски: красная с фамилиями передовиков, чёрная – лентяев. Фото на них не было (07.08.2009)». В нынешнем мае она сообщила: «В 1974 году М.А. Шананина со школьниками и П.А. Филёвым приезжала в Николу, и он переснял фото, сказав ей – с таблички «Бой тунеядцам». Мы с Е.Н. Рубцовой, предположили, что он перефотографировал с портрета, висевшего в их доме. Она помнит, что фотограф приходил к ним. Переснятое фото есть в музее и в фондах ТМО (19.05.2020). Посылаю вам репродукцию фото Филева, сданной им в фонды ТМО в 1982-м, с информацией на обороте, самим написанной. Самое важное, что это фото за два года до смерти – 1969! Теперь точно можем сказать – не было фото на доске «Бой тунеядцам!» И автор подлинника не Филёв! (22.05.2020)». С.А. Кувшинов, просматривая его на экране компьютера, обнаружил странную горизонтальную полосу под подбородком поэта. Что за полоса? Сравнительно недавно нашли ответ. Анализ копии из ТМО подтвердил наше давнишнее предположение – фотопортрет выполнен на 2-х склеенных листах фотобумаги! Филёвская репродукция 1974 года и горевская 1985-го – «Одного поля ягода»! Признание Филёва ничего не значит, а «байка о тунеядце» – плод воспалённой фантазии «горе-исследователей». Попросили Г.А. Мартюкову оказать помощь, узнать размеры рамки. Она связалась с Е.Н. Рубцовой и 30.05.2020 сообщила: «Размеры рамки: наружные – 70х54 см; внутренние – 59х43 см», что позволило установить – фотопортрет отпечатан на двух склеенных листах форматом 40х50 см, т.к. у фотомастера не было фотобумаги 50х60 см, что позволило бы полностью закрыть обзорную часть рамки одном листом. М.С. Корякина написала, что в траурном зале два больших портрета, один фото… Его несли перед гробом, отпечатав на двух листах бумаги (40х50 см) и наклеив, вероятно, на фанерную основу (80х50 см). По периметру отступили 2-3 см, укрепили траурную кайму и обтянули целлофаном. О нём упомянула Старичкова, когда ей подали записную книжку на подпись под обращением к покойном для закладки в гроб, она спросила: «Разве это сохранится?» – Да. Мы её в целлофан». Наличие другого фото подтверждают два снимка Н. Александрова (траурная процессия) и портрет на могиле с венками: нет рамки, виден белый кант по периметру и бо́льшие размеры по сравнению с портретом в рамке, стоявшем у гроба, на поминках и переданного Г.М. Меньшиковой. Второе фото оставлено на могиле, в соответствии с обычаем: после похорон ничего не уносить, т.к. связано с поверьем – к покойнику. Поиски автора портрета не давали результата. Обратились в Вологодский историко-архитектурный и художественный музей-заповедник. Получили письмо от 10.06.2020 № 1-21/19: «…в фондах представлена только копия известной фотографии Н.М. Рубцова в тёмном свитере. Согласно учётного документа музея она была передана в 2005 году вдовой вологодского поэта В.В. Коротаева, Верой Александровной Коротаевой. По её данным копия фотографии изготовлена в 1980-е годы, фотограф и место съёмки неизвестны. На оборотной стороне имеется надпись карандашом: «1968 г. Копия». Возможно, это год съёмки оригинала фото».

Четвёртый месяц поиска и работы заканчивался. Просмотрели десятки книг, газет, журналов в поисках автора фото. Публикаторов портрета не интересовало – кто он? «Не царское это дело…» В похоронах поэта участвовал редактор «Вологодского комсомольца» Леонид Михайлович Патралов (1938-2015), оставивший «для истории» краткие записи выступлений участников прощания с поэтом 21 января 1971 года. Мы задумались, а вдруг он и фотограф газеты имели отношение к двум траурным фотопортретам? При анализе раздела «Н.М. Рубцов» (ББУ. Спб., 1998) нашли около 150-ти записей о напечатанных его стихах вместе с портретами. Запись на с. 317: «Из творческого наследия…» [Перечень 10-ти стихов]. Послесловие Л. Патралова. Вологод. комсомолец. 1971. 4 апр.: ПОРТРЕТ» [22]. 18 июня Вологодская библиотека, по просьбе С.А. Кувшинова, передала по электронке изображение газеты. И… Эврика! Знаемый портрет с вожделенной подписью – фото А. Кузнецова. Это фотокорреспондент «ВК», автор многих фотографий Рубцова с середины 1960-х, в том числе нескольких фотосессий. По праву, имеем честь заявить заинтересованным поклонникам: автор превосходного портрета Николая Рубцова в «водолазке» – АРКАДИЙ ПЕТРОВИЧ КУЗНЕЦОВ (1925-2009).

А.П. Кузнецов, коренной вологжанин родился 9 мая 1925 года в селе Нижний Енангск. Фронтовик, награждён орденами и медалями. Его жизнь связана с журналистикой: работал в «Огоньке», ТАСС, в «Комсомольской правде», газетах «Красном Севере», Вологодского подшипникового завода, «Вологодском комсомольце», страницы которого в шестидесятых-семидесятых годах пестрели его фотографиями, на которых поэты Николай Рубцов и Александр Яшин, космонавты Павел Беляев и Алексей Леонов, строительство Вологодского подшипникового завода, новостройки Череповца, деревенская молодёжь. Незаурядный фотокорреспондент покинул наш мир 4 ноября 2009 года.

Факт: газета с фотопортретом работы А.П. Кузнецова вышла 4 апреля 1971 года, а через три дня Л.А. Грановской (Дербиной) был вынесен обвинительный приговор.

Свидетельствует М.С. Корякина: «Два больших портрета: один – фото, другой с выставки, работы художника В. Малыгина (1970)» [23].

Взгляните на портреты, сравните и оцените изображения поэта.

1. Живописный портрет работы художника Валентина Малыгина (1970). Художник не живописец и не портретист. Он график, что легко угадывается в абстрактной холмистой местности, да и лице поэта. К тому же портрет выполнен в технике «Гризайль» (от gris – серый, фран), вид декоративной живописи, выполняемой в разных оттенках, как правило, одного цвета (чаще серого)» [24]. «Портрет остаётся единственным, когда Рубцов лишь однажды позировал художнику во второй половине июля 1970 года в д. Оденьеве (Кирилловский р-н, Вологод. обл.). Сеанс длился 30 минут, и Малыгин выполнил лишь набросок лица поэта» [25].

Глядя на образ, вроде бы Рубцова, по его, ничего не выражающему взгляду, пронзительно смотрящему поверх и мимо зрителя вдаль, в некуда, видишь отрешённого от земного бытия человека, ушедшего в себя. Какой же это взгляд «смотрящего в душу»? О какой «доброй, тихой полуулыбке» можно говорить по сверхплотно сжатым тонким губам? Да и полнейшем отсутствии «ясного лучистого взгляда». Перед нами схематичный аскетический образ этакого херувимчика, которого совершенно не интересует жизнь наша земная, да и мы, грешные…

Другое дело портрет, на который смотрела Н.А. Старичкова в 1971 году у гроба, или во главе траурной процессии, или установленного на могиле, или в доме Г. Меньшиковой в Николе (август 1971).

2. Фотопортрет Н.М. Рубцова в «водолазке» работы Аркадия Кузнецова. Мы видим живого человека, довольного бытиём. Уверенная, импозантная поза. Одет по моде тех лет. Скрещенные на груди руки. И… «Рубцов на нём как живой. Ясный лучистый взгляд. Словно прямо в душу смотрит. Добрая тихая полуулыбка» (Нинель Старичкова).

Виновником ошибки в авторстве портретов, послужил один из двух снимков траурной процессии, опубликованных на странице 229-й её книги «Наедине с Рубцовым». Под одним подпись: Похороны Н.М. Рубцова. Несут портрет работы художника В. Малыгина! Снимки выполнены фотокорреспондентом Николаем Николаевичем Александровым. Невольно возникает вопрос: «Кто соизволил внести путаницу в надписи: фотопортрет Аркадия Кузнецова отнести к работе художника Вал. Малыгина?» Ошибка издателей? Вряд ли. Мы полагаем, что сама Н.А. Старичкова, в ходе подготовки воспоминаний к изданию в Петербурге (2004). К фотографиям сделала надписи, указала автора фотографий Н. Александрова, а с его слов – «Публикуется впервые». И тогда же, запамятовав, что у гроба поэта находились два портрета: но она не знала, кто автор фото. Позднее, при подготовке книги к изданию, глядя на фотографию мужа и, видя фотопортрет, ошибочно решила, что это малыгинский! Этот портрет «воскрес» в 2003 году, то есть после похорон она его не видела 33 года. К тому же, фотопортрет видела спустя 8 месяцев в селе Никольском, в доме Г.М. Меньшиковой. «Я ещё при жизни поэта мечтала побывать на его родине. Поэтому в мае 1971 года с радостью приняла приглашение Геты приехать в Николу. Решила: обязательно приеду во время отпуска – в августе. […]. В день отъезда я распростилась с гостеприимной семьёй Геты. Подошла поклониться портрету Рубцова, который Гете подарили после похорон поэта. Это был единственный прижизненный портрет, увиденный во время гражданской панихиды (!). [Уже в августе 1971 года смотрит на фотопортрет, а говорит о живописном портрете, так как он-то и есть единственный прижизненный! – С.К., С.П.]. В мой первый день пребывания в Николе Гета показала мне красные цветы в садике. Помните, Николай Рубцов воспел их в прекрасном стихотворении «В горнице». Я попросила у Геты разрешения сорвать два цветка и приколоть к портрету. Почти две недели, пока я жила в Николе, цветы у портрета не вяли. Были живыми, свежими. Естественно, мы дивились такому чуду. И вот, в день отъезда я обратила внимание на то, что чашечки цветов стали увядать, скручиваться. Вспоминаю я строчки его прекрасных стихов –

Красные цветы мои
В садике завяли все…» [26]

Г.М. Шамахова в 1995 году в статье упомянула о фотопортрете: «Портрет Рубцова, который несли на кладбище, вот уже 24 года висит у нас в доме» [27]. [Ошибка. Этот «большой фотопортрет» из зала без рамки несли во главе траурной процессии и оставили на могиле, прислонив к деревянной пирамидке со звездой, а к её подножью уложили траурные венки. Находящийся у неё портрет в деревянной рамке стоял, по обычаю, во время поминок в траурном зале. – С.К., С.П.]. В 2000 году Генриетта Шамахова (Меньшикова) в интервью корреспонденту «Российской газеты» рассказала о фотопортрете: «А от Николая остался портрет, который во время похорон стоял у изголовья. Мне он очень нравится, поэтому висит на видном месте в нашей сельской избе» [28].

Вспоминает Галина Алексеевна Мартюкова, заведующая мемориальным Домом-музеем поэта Николая Рубцова в селе Никольском:

1. «…Фотография висела у Генриетты Михайловны Шамаховой в их доме. Именно такую фотографию в рамке [Без рамки. – С.К., С.П.] несли перед гробом Рубцова. Генриетта после похорон привезла эту рамку с фотографией в Николу. Этот портрет всегда в её доме. Сейчас фотопортрет у дочери, Елены Николаевны Рубцовой в Петербурге» [29].

2. «Траурный портрет находился в доме Генриетты Шамаховой: дом они построили со вторым мужем Николаем Александровичем Шамаховым уже после смерти Николая Михайловича Рубцова. До 2002 года портрет висел в большой комнате в простенке между окнами» [30].

Дзержинск. 02.02.2020 – 20.06.2020

* * *

Я умру в крещенские морозы.

Я умру, когда трещат березы.
А весною ужас будет полный:
На погост речные хлынут волны!
Из моей затопленной могилы
Гроб всплывет, забытый и унылый,
Разобьется с треском,
                               и в потемки
Уплывут ужасные обломки.
Сам не знаю, что это такое...
Я не верю вечности покоя!

Николай Рубцов [31].

У МОГИЛЫ РУБЦОВА

В Вологде
На холоде
Стоим,
Сомкнувши плечи…
«Россия, Русь!..» –
Теплом из уст.
Кладбище.
Тихо.
Снежный хруст…
Где-то далече – речи…

Дмитрий Ширяев [32].

---

---

Материал предоставлен автором